Безграничными кажутся и кладовые человеческой памяти. Изучить иностранный язык за неделю? Усваивать (без всякого гипноза, в нормальном состоянии бодрствования) за урок не десяток, а тысячу слов? Даже такие темпы нам по плечу. Так был разрушен миф, будто учеба — это непременно тяжкий труд, требующий усидчивости и, прежде всего, большого времени. Так было доказано, что можно сделать потребность к учебе естественной, такой же органичной, как желание есть и пить.

Надо лишь умело включить неосознаваемый информационный поток. Убрать все барьеры. Логико-критический, заставляющий нас «ощупывать» каждое слово, обсуждать его, подвергать осмыслению. Барьер сознательно-критический: сопротивление всякому внушению со стороны. Барьер недоверия к новому миру, где человек хочет освоиться...

Ителлектуальные ресурсы мозга громадны. Мы лишь начинаем догадываться о том, что каждый из нас богач, владеющий сокровищами и не подозревающий о них. Мы словно бы потеряли ключ от сейфа, где хранятся настоящие золото и драгоценности, и не знаем (пока нам в этом никто помочь не может), как проникнуть в этот сейф, какая комбинация цифр откроет его двери.

В Баку, в Азербайджанском общественном институте изобретательского творчества действует «курс развития творческого воображения». Изобретатели (уже состоявшиеся и желающие стать таковыми) учатся управлять своей фантазией. До сих пор этим умением владела лишь узкая группа писателей-фантастов.

Этот и многие другие факты свидетельствуют: возможно, в будущем (не очень отдаленном) различные виды «интеллектуальной гимнастики» будут осваивать миллионы, все, кто пожелает повысить продуктивность своей умственной деятельности. В это веришь еще больше после знакомства с биографией артиста оригинального жанра (живет в Кишиневе) Альберта Игнатенко.

Вот он на эстраде. В действии. Безошибочно диктует только что услышанный ряд в 100 и более чисел... А теперь демонстрирует силу своей зрительной памяти: несколько секунд внимательно посмотрев на квадрат, ячейки которого заполнены 25 числами, он затем легко называет ряды чисел — по горизонтали, вертикали, диагонали...

Тут-то все и началось. Игнатенко решил добиться того же.

«Слышали, как о штангистах говорят? — вспоминает он.— Чтоб поднять рекорд на килограмм-полтора, они перекидывают на тренировках сотни тонн. У меня были свои «тонны» — долгая, порой до изнеможения обратная «прокрутка» ленты памяти, сотни, тысячи упражнений на запоминание миллионов, наверное, чисел и слов, выработка своей, сугубо индивидуальной методики извлечения информации из глубин подсознательной памяти.

К слову, вопрос здесь не только в запоминании. Немалые трудности пришлось преодолеть, прежде чем я научился «стирать» запечатленную в мозгу информационную фотографию. Здесь у меня тоже свои приемы, хотя, несмотря на все ухищрения, «стирание» это происходит не раньше чем через три часа после получения информации...»

Вот так-то! Все добыто трудом и потом, долгой работой над собой. Игнатенко твердо уверен: возможности человеческого мозга безграничны. И мы находимся на подступах к таким глубинам, о которых еще даже и не подозреваем. Надо ишь настойчиво «искать себя... в себе» (так артист хотел назвать свою следующую концертную программу).

Игнатенко активный участник исследований. Суггестология способна, полагает он, в корне изменить подготовку людей по ряду самых сложных профессий, особенно тех, что сопряжены с большими психологическими нагрузками. Известно, например, как велики эти нагрузки у шоферов. Среди массы обрушивающейся на них оперативной информации надо выделять, запоминать (и должным образом переваривать) лишь малую толику. Суггестология-то, утверждает Игнатенко, и поможет человеку закодировать нужные сведения и заложить их в определенную ячейку памяти, отбросить лишние и выйти в своих действиях на необходимый автоматизм...

Память человека, ее загадки. (Математик Л. Эйлер поражал современников тем, что знал на память шесть степеней любого числа до сотни. Академик А. Иоффе никогда не пользовался таблицей логарифмов: она была «сфотографирована» в его памяти.) Эта тема крайне важна и интересна.

Прошло несколько месяцев, рефлексы были восстановлены. Но достаточно было появления в лаборатории воды, просачивающейся из-под закрытой двери, чтобы у животных вновь наступал нервный срыв...

Память и эмоции тесно переплетены. Впервые, видимо, обратил на это внимание выдающийся русский психиатр Сергей Сергеевич Корсаков (1854—1900). В 1890 году в книге «Болезненные расстройства памяти и их диагностика» он писал: «Есть люди, у которых вообще память развита недурно, но память душевного чувства слаба: они плохо помнят те эмоции, которые переживали, удовольствия, которые им доставляли... А так как эти воспоминания составляют основания наших симпатий и антипатий к людям, то из этого недостатка памяти вытекает ненормальное отношение к людям...»

Советский академик Петр Кузьмич Анохин (1898—1974) считал: эмоции выступают в качестве своего рода аппарата быстрой оценки воздействий окружающей среды. Оценки преимущественно со знаком плюс или минус, полезности или вредности. Этот мощный «фильтр» не может не влиять на память.

Крупные биологические проблемы было бы трудно изучать в Москве, в рамках старых сложившихся коллективов. Большие научные темы требуют совместных действий специалистов самых различных профилей. Вот почему в 1963 году около деревушки Пущино и был заложен новый Биологический центр. И именно тут, где усилия биологов умножены, подкреплены работой математиков, физиков, инженеров, наиболее целесообразно изучать и довольно запутанную связь между памятью и эмоциями.

Однажды известный советский психолог Павел Петрович Блонский (1884—1941), придя в институт, где он преподавал, предложил своим студентам необычное задание. Описать любое (первое, что придет в голову) случившееся с ними до учебы в институте событие.

Блонский получил в общей сложности 224 таких сочинения, стал их анализировать. Вышло то, что он и ожидал: почти каждый студент писал об эпизодах, окрашенных сильными эмоциями.

Такова роль чувств в нашей памяти. Память, как решето: пропускает ничем не примечательные дни, все монотонное и однообразное, оставляя лишь яркие вехи.

Известный австрийский психолог, основоположник психоанализа 3. Фрейд (1856—1939) утверждал: более прочно оседают в голове события, связанные с приятными эмоциями. Способность людей забывать неприятное — это-де полезное приспособление, направленное на охрану организма от болезненных переживаний.

Фрейду возражал Блонский, доказывая обратное. Лучше запоминается неприятное, полагал он, в эволюции живых существ именно это свойство помогало им приспособиться к окружающей обстановке. Применив количественные методы, Блонский, казалось бы, убедительно опроверг теорию «вытеснения» неприятностей. Но то была лишь полуправда.

Замечательные достижения советских ученых позволяет иными глазами взглянуть на старую тяжбу Блонского с Фрейдом. В какой-то мере эта дискуссия становится бессмысленной. Ибо в аминах спрятаны корни «злопамятности» или, наоборот, способности хранить в памяти преимущественно эмоционально положительные впечатления, составляющие сущность альтруизма.

Естественно, «злопыхатели» вряд ли будут держать в памяти добрые дела и поступки, а «альтруисты», скорее всего, должны быстро забывать злое и недоброе.

«Кто же прав: Фрейд или Блонский? — спрашивал я у нее.— И есть ли возможность поставить точку в этой затянувшейся дискуссии?»

«Двумя словами тут не отделаешься,— помню, отвечала Елена Анатольевна.— Вначале давайте уточним само понятие «эмоциональная память». Мозг человека не фотоаппарат, бездумно фиксирующий все, что попадает в поле его зрения. «Снимки» нашей памяти очень субъективны, они как бы сняты под диктовку, и роль эмоций здесь не последняя. Можно долго классифицировать эмоции, но самое простое — разбить их на положительные и отрицательные. Ведь все люди независимо от своего возраста, пола, национальности и воспитания улыбкой выражают радость, слезами — горе...» «А теперь,— продолжала свой рассказ Громова,— экспериментальный факт. Если кошку или собаку подвергнуть во время еды болевому раздражению (обычно это слабый удар током), то она не подойдет к кормушке не только в этот день, но и через несколько недель... Грубо говоря, это и есть пример эмоциональной памяти. Эта память очень прочная. Ребенок, однажды обжегшийся на огне, запомнит этот опыт практически на всю жизнь...»